Неточные совпадения
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота
хорошего, ни управления настоящего, ни
считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Ты пойми ужас и комизм моего положения, — продолжал он отчаянным шопотом, — что он у меня в доме, что он ничего неприличного собственно ведь не сделал, кроме этой развязности и поджимания ног. Он
считает это самым
хорошим тоном, и потому я должен быть любезен с ним.
Она знала тоже, что действительно его интересовали книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или
лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области, и
считал своим долгом всё читать.
— Но любовь ли это, друг мой? Искренно ли это? Положим, вы простили, вы прощаете… но имеем ли мы право действовать на душу этого ангела? Он
считает ее умершею. Он молится за нее и просит Бога простить ее грехи… И так
лучше. А тут что он будет думать?
Он
считал, что для Анны было бы
лучше прервать сношения с Вронским, но, если они все находят, что это невозможно, он готов был даже вновь допустить эти сношения, только бы не срамить детей, не лишаться их и не изменить своего положения.
— Чтой-то вы уж совсем нас во власть свою берете, Петр Петрович. Дуня вам рассказала причину, почему не исполнено ваше желание: она
хорошие намерения имела. Да и пишете вы мне, точно приказываете. Неужели ж нам каждое желание ваше за приказание
считать? А я так вам напротив скажу, что вам следует теперь к нам быть особенно деликатным и снисходительным, потому что мы все бросили и, вам доверясь, сюда приехали, а стало быть, и без того уж почти в вашей власти состоим.
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек
считать трудиться,
Не
лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно
считая себя
лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их писатели, их царь, газеты…
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто
считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не
лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
— Постарел, больше, чем надо, — говорила она, растягивая слова певуче, лениво; потом, крепко стиснув руку Самгина горячими пальцами в кольцах и отодвинув его от себя, осмотрев с головы до ног, сказала: — Ну — все же мужчина в порядке! Сколько лет не видались? Ох, уж
лучше не
считать!
Он заботился только о том, чтоб не раздражать ее, и, когда видел жену в дурном настроении, уходил от нее,
считая, что так всего
лучше избежать возможных неприятных бесед и сцен.
Красавина. Сверх границ. Одних только денег и билетов мы две считали-считали,
счесть не могли, так и бросили. Да я так думаю, что не то что нам, бабам, а и мужчинам, если двух
хороших взять, и то не
счесть!
Обломовцы соглашались
лучше терпеть всякого рода неудобства, даже привыкли не
считать их неудобствами, чем тратить деньги.
Он бы не задумался сгореть или утонуть за него, не
считая этого подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград. Он смотрел на это, как на естественное, иначе быть не могущее дело, или,
лучше сказать, никак не смотрел, а поступал так, без всяких умозрений.
Она бы потосковала еще о своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы в душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы
хорошей, умной, заботливой женой и матерью, а прошлое
сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь все так делают!
Нравственные женщины, строгие судьи, и между прочим Нил Андреевич, вслух порицали ее, Татьяна Марковна просто не любила,
считала пустой вертушкой, но принимала как всех, дурных и
хороших. Зато молодежь гонялась за Крицкой.
Мы
считали убийства и уголовные дела, сравнивали с
хорошими известиями… хотелось узнать, куда это все стремится и что с нами самими, наконец, будет.
Это желание прыгнуть на шею, чтоб признали меня за
хорошего и начали меня обнимать или вроде того (словом, свинство), я
считаю в себе самым мерзким из всех моих стыдов и подозревал его в себе еще очень давно, и именно от угла, в котором продержал себя столько лет, хотя не раскаиваюсь.
— Да ведь несчастному князю Николаю Ивановичу почти и некуда спастись теперь от всей этой интриги или,
лучше сказать, от родной своей дочери, кроме как на вашу квартиру, то есть на квартиру друга; ведь вправе же он
считать вас по крайней мере хоть другом!..
Скучно
считать,
лучше проехать!
Узнав их ближе, Нехлюдов убедился, что это не были сплошные злодеи, как их представляли себе одни, и не были сплошные герои, какими
считали их другие, а были обыкновенные люди, между которыми были, как и везде,
хорошие и дурные и средние люди.
Когда же Нехлюдов, поступив в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами прожил и проиграл столько, что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти не огорчилась,
считая, что это естественно и даже хорошо, когда эта оспа прививается в молодости и в
хорошем обществе.
Кроме того, граф Иван Михайлович
считал, что чем больше у него будет получения всякого рода денег из казны, и чем больше будет орденов, до алмазных знаков чего-то включительно, и чем чаще он будет видеться и говорить с коронованными особами обоих полов, тем будет
лучше.
Всякому человеку, для того чтобы действовать, необходимо
считать свою деятельность важною и
хорошею.
— Что ж, Дмитрий Иванович, коли он хочет, чтобы я с ним жила, — она испуганно остановилась и поправилась, — чтоб я при нем была. Мне чего же
лучше? Я это за счастье должна
считать. Что же мне?..
Если бы ее муж не был тем человеком, которого она
считала самым
хорошим, самым умным из всех людей на свете, она бы не полюбила его, а не полюбив, не вышла бы замуж.
Покорился, перенес… и теперь
считаю секунды, когда ей сделается
лучше…
А при аресте, в Мокром, он именно кричал, — я это знаю, мне передавали, — что
считает самым позорным делом всей своей жизни, что, имея средства отдать половину (именно половину!) долга Катерине Ивановне и стать пред ней не вором, он все-таки не решился отдать и
лучше захотел остаться в ее глазах вором, чем расстаться с деньгами!
Дмитрий Дьяков, который
считал себя
хорошим стрелком, стал доказывать, что выстрелы Дерсу были случайными и что он стреляет не хуже гольда.
— Если вы
считаете меня порядочным человеком, вы позволите мне бывать у вас, чтобы тогда, когда вы достаточно уверитесь во мне, я мог опять спросить вас о Кирсановых. Или,
лучше, вы сами заговорите о них, когда вам покажется, что вы можете исполнить эту мою просьбу, которую я сделаю теперь, и не буду возобновлять. Вы позволяете?
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки
лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы
считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Ты добрая девушка: ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу в тебе; может быть, половина девушек, которых я знал и знаю, а может быть, и больше, чем половина, — я не
считал, да и много их, что считать-то — не хуже тебя, а иные и
лучше, ты меня прости.
Вера Павловна старалась развлекать его, и он поддавался этому,
считая себя безопасным, или,
лучше сказать, и не вспоминая, что ведь он любит Веру Павловну, не вспоминая, что, поддаваясь ее заботливости, он идет на беду.
Потому вы, Марья Алексевна, не верили
хорошим словам,
считали их за глупость или обман, и вы были правы, Марья Алексевна.
Не предвидели, кто писал книгу, не понимают, кто читает ее, что нынешние люди не принимают в число своих знакомых никого, не имеющего такой души, и не имеют недостатка в знакомых и не
считают своих знакомых ничем больше, как просто — напросто нынешними людьми,
хорошими, но очень обыкновенными людьми.
Где это было, все равно, положим, в Нью-Йорке, в Бостоне, Филадельфии, — вы знаете, все равно; она была очень
хорошая женщина и
считала мужа очень
хорошим человеком.
Я
считаю большим несчастием положение народа, которого молодое поколение не имеет юности; мы уже заметили, что одной молодости на это недостаточно. Самый уродливый период немецкого студентства во сто раз
лучше мещанского совершеннолетия молодежи во Франции и Англии; для меня американские пожилые люди лет в пятнадцать от роду — просто противны.
Это был уже пожилой и закоренелый холостяк, имевший довольно
хорошее состояние, что давало ему возможность
считать себя независимым.
Он говорит о себе некрасивые, дурные вещи, в этом за ним последовал Жид, но он все-таки
считает себя по природе добрым,
хорошим человеком, как и вообще человека, и упоен собой.
— Женихи-то все хороши, мамынька, — уклончиво ответила Татьяна. — Ничего,
хороший. Женихов-то, как гусей, по осени
считают. Что-то очень уж ласковый. Я это так, к слову.
— Зачем я поеду к нему? — удивлялся Галактион с прямолинейностью настоящего мошенника. — Пусть господин Стабровский
лучше посчитает, сколько я ему доставил барышей, когда трепался по кабакам…
— Курить начинаю, для глаз! Бабушка советует: нюхай, а я
считаю —
лучше курить…
Пешком эта охота слишком тяжела, и потому для отысканья русачьих маликов надобно ездить верхом, а всего
лучше в легких санях; разбирать путаницы всех жировок, или жиров, и ходов не должно, а надобно объезжать их кругом и
считать входы и выходы: если нет лишнего выхода — русак лежит тут, в жирах, что, впрочем, бывает довольно редко; отыскав же выход и увидя, наконец, что заяц начал метать петли, охотник должен уже пешком, с ружьем наготове и с взведенными курками, идти по малику: логово где-нибудь недалеко, и надобно не зевать и не слишком заглядываться на свежесть следов, а смотреть, нет ли сметки вбок и не лежит ли русак где-нибудь в стороне.
При таковом заведении неудивительно, что земледелие в деревне г. некто было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был урожай, у него родился хлеб сам-четверт; когда у других
хороший был урожай, то у него приходил хлеб сам-десять и более. В недолгом времени к двумстам душам он еще купил двести жертв своему корыстолюбию; и поступая с сими равно, как и с первыми, год от году умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он
считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец.
Во всяком случае, она ни в чем не
считает себя виновною, и пусть бы
лучше Гаврила Ардалионович узнал, на каких основаниях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях к Афанасию Ивановичу, и много ли скопила состояния.
У него даже мелькнула мысль: «Нельзя ли что-нибудь сделать из этого человека чьим-нибудь
хорошим влиянием?» Собственное свое влияние он
считал по некоторым причинам весьма негодным, — не из самоумаления, а по некоторому особому взгляду на вещи.
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас
считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас
лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума: главный и не главный.
Вы меня даже
хорошим подлецом не удостоили
счесть, и, знаете, я вас давеча съесть за это хотел!
— Да солдат-то мой… Артем… В куфне сейчас сидел. Я-то уж мертвым его
считала, а он и выворотился из службы… Пусть зарежет
лучше, а я с ним не пойду!
— А вот по этому самому… Мы люди простые и живем попросту. Нюрочку я
считаю вроде как за родную дочь, и жить она у нас же останется, потому что и деться-то ей некуда. Ученая она, а тоже простая… Девушка уж на возрасте, и пора ей свою судьбу устроить. Ведь правильно я говорю? Есть у нас на примете для нее и подходящий человек… Простой он, невелико за ним ученье-то, а только, главное, душа в ём добрая и
хороших родителей притом.